Одевшись, Степан Аркадьич прыснул на себя духами, выправил рукава ру-
башки, привычным движением рассовал по карманам папиросы, бумажник,
спички, часы с двойной цепочкой и брелоками и, встряхнув платок,
чувствуя себя чистым, душистым, здоровым и физически веселым, несмотря
на свое несчастье, вышел, слегка подрагивая на каждой ноге, в столовую,
где уже ждал его кофе и, рядом с кофеем, письма и бумаги из присутствия.
Он прочел письма. Одно было очень неприятное - от купца, покупавшего
лес в имении жены. Лес этот необходимо было продать; но теперь, до при-
мирения с женой, не могло быть о том речи. Всего же неприятнее тут было
то, что этим подмешивался денежный интерес в предстоящее дело его прими-
рения с женою. И мысль, что он может руководиться этим интересом, что он
для продажи этого леса будет искать примирения с женой, - эта мысль ос-
корбляла его.
Окончив письма, Степан Аркадьич придвинул к себе бумаги из при-
сутствия, быстро перелистовал два дела, большим карандашом сделал нес-
колько отметок и, отодвинув дела, взялся за кофе; за кофеем он развернул
еще сырую утреннюю газету и стал читать ее.
Степан Аркадьич получал и читал либеральную газету, не крайнюю, но то-
го направления, которого держалось большинство. И, несмотря на то, что
ни наука, ни искусство, ни политика, собственно, не интересовали его, он
твердо держался тех взглядов на все эти предметы, каких держалось
большинство и его газета, и изменял их, только когда большинство изменя-
ло их, или, лучше сказать, не изменял их, а они сами в нем незаметно из-
менялись.